Дано мне тело — что мне делать с ним,
Таким единым и таким моим?
О. Мандельштам
Важнейшая роль в психотерапии психосоматических расстройств отводится непосредственной работе с телом и движением, что вполне естественно и закономерно, так как в случае подобных расстройств ощутимо страдают именно соматические системы, причиняя заболевшему человеку дискомфорт и боль. В такой работе существует немало терапевтических приемов, носящих паллиативный характер, выполняющих роль «скорой помощи» и ситуативно устраняющих физический дискомфорт, создавая необходимые условия для дальнейшей психологической работы с причинами, приведшими к этому дискомфорту или заболеванию. Данная закономерность, выраженная в необходимости разносторонней работы с телом и движением, как показывает практика, имеет под собой и определённую культуральную почву, исторически обуславливающую неизбежные проблемы, переживаемые современным человеком на соматическом уровне.
Человеческое тело и движение, непосредственное телесное прикосновение в глубинном, чувственном их понимании во многом вытеснены современной интеллектуально-технократической культурой и прогрессом, делающими ставку, скорее на рационально-интеллектуальные способы познания, адаптации, взаимодействия людей, нежели на чувственное, непосредственное взаимодействие и мировосприятие или же на оптимальное сочетание этих способов адаптации и мировосприятия. Подобное отчуждение усиливается и подходом современной традиционной медицины, изобилующей быстрыми медикаментозными средствами устранения дискомфорта, где физический дискомфорт уже привычно воспринимается, как досадная помеха в быстром ритме современной жизни, когда нет времени задуматься о причинах этого дискомфорта.
При этом современный человек чаще думает, чем чувствует, руководствуясь в своей жизни главным образом абстрактными, навязанными извне схемами поведения, клише и формальной логикой, нежели феноменальными ощущениями, чувством, интуицией, возникающими в тех или иных обстоятельствах. Часто он не придаёт значения этим реакциям и состояниям, порой даже «не в контакте» с ними, их не понимает, не осознаёт и именно по этим причинам не может руководствоваться ими в своих действиях, в частности самотерапевтических: «И долго перед вечером бродить, чтоб утомить ненужную тревогу…» (А.Ахматова). Поведение, таким образом, становится схематизированным, сценарным, шаблонным излишне рациональным и именно по этой причине неадекватным тем или иным жизненным ситуациям, требующим более тонкого восприятия и понимания, в том числе в опоре на «оценивающую мудрость тела» (К. Роджерс).
В условиях современной культуры человеческое тело выступает, скорее, в качестве объекта «санитарно-гигиенической обработки», косметического украшения и медицинского «ремонта» или же объекта спортивных тренировок, порой, а если речь идёт о профессиональном спорте, то и с перспективой на инвалидизацию. Безусловно, телесность всегда выступала для человека «каналом» получения удовольствия пищевого, сексуального и другого характера, или же инструментом различного рода алкогольных, наркотических и других разрушительных «экспериментов» над своим естеством.
Человеческая телесность, как естественная природа, наполненная своей духовной мудростью, потенциалом развития, здоровой витальной энергией и эротизмом, чувствительностью и способностью к пониманию окружающего мира, фактически сегодня «покинула» многих, оставшись в теле, в лучшем случае, в виде болезненной чувствительности к изменяющимся метеоусловиям. Многие телесные практики, исторически возникшие, как методы самопознания и самоисцеления, предназначенные, в том числе, для понимания глубинной физической и психологической природы человека, сегодня, в условиях коммерциализации социальных отношений, диктата прогресса, чаще существуют, как модный способ заработка с приставкой «фитнес» в своем названии (фитнес-йога, фитнес-аэробика и пр.).
Более того, различные глубинные сигналы тела, в том числе и болезненные, фактически всегда сопутствующие процессу психотерапии (и это эмпирический факт) в психотерапевтических подходах, главным образом «интеллектуально-ориентированных», как правило, не являются предметом непосредственной работы. В то время, как в условиях реальных событий психотерапевтического процесса соматические реакции, выраженные в мышечных и внутриорганных ощущениях, в непроизвольных и полупроизвольных двигательных импульсах и движениях, гипер- и гипотонусе мышц, как правило, всегда настойчиво о себе «заявляют». При этом подобные телесные реакции дают достаточно точную диагностическую информацию о тех состояниях и переживаниях, которые сам пациент порой не понимает, не осознаёт и, стало быть, не может их вербализовать, например, как при алекситимии.

Человеческое тело и отношение к нему подвержены влиянию различных факторов, которые в современном обществе искажают его понимание, порой, накладывают табу на тему телесности, стремясь к подавлению чувственных переживаний и реакций, как, например, в традициях религиозной аскезы. Чаще всего, обращаясь за помощью к психотерапевту, пациенты, как правило, не предъявляют свою проблему, как психосоматическую, как психологическое затруднение, в котором «участвует» тело. В то же время опыт показывает, что любая психологическая проблема, в том числе выступающая причиной обращения за психотерапевтической помощью, является в то же время и психосоматической. Эмоциональные переживания личных проблем непременно вызывают и телесные реакции большей или меньшей выраженности и болезненности. Подобное отношение современного человека к своей телесности, невосприятие им своей проблемы как психосоматической не случайно. Как было уже сказано, этому есть свои причины, которые условно можно классифицировать на следующие: 1) специфика индивидуальной и социальной культуры, образования и менталитета; 2) идеолого-педагогические факторы; 3) религиозные традиции; 4) психотравмирующий опыт и связанные с ним нарушения психики.
В первом случае имеется в виду низкий (или разрушенный) уровень культуры, в частности, культуры психологической, знания о человеке вообще и о человеческой телесности, в частности. Такое положение дел («положение тел») может быть следствием как обыкновенного невежества, так и следствием эмоционально-психологических травм, приводящих человека к отчуждению от своего тела, что, в свою очередь, становится в дальнейшем следствием развития психической болезни.
Проявления подобного рода культуры различны и зависят от особенностей развития конкретной личности и особенностей общественного уклада жизни. Это может выглядеть, например, в виде неразвитой рефлексии своего поведения, незнании и непонимании своих индивидуальных психофизических особенностей и черт, а также особенностей поведения других людей, в виде склонности к нарушению личных границ другого человека (навязчивость, манипуляции, психологическое и физическое насилие), в неспособности ощущать собственные границы. Подобного рода культура может проявляться и в непонимании того, как можно разрешать свои психофизические затруднения различного характера, начиная с умения просто отдыхать и расслабляться, завершая незнанием того, как и где можно воспользоваться профессиональной помощью специалистов-психологов, психотерапевтов. В силу вышеперечисленных факторов «доступ» многих людей к целостному здоровью, в том числе пониманию своей телесной природы, значительно затруднён.
Говоря об особенностях современной культуры, влияющих на отношения человека к себе и к жизни вообще, необходимо отметить некоторые тенденции, выраженные мыслью, приписываемой У. Шекспиру:
«Чем бы человек отличался от животного, если бы ему нужно было только необходимое и ничего лишнего?». Подтверждением такой жизненной философии может стать большое количество примеров отсутствия чувства меры в человеческом поведении, чего бы это ни касалось — здоровья, отношений, окружающей среды, экономики, информации и т.д. С точки зрения природной,
биологической целесообразности, такое поведение противоречиво. Но возможно, это противоречие и эти «излишества» есть специфическая особенность современного общества. Тем не менее, человек является представителем животного мира и совершенно очевидно, его жизнь в окружающей среде, его психофизическое здоровье зависят от того, как это противоречие будет им разрешено. Подобное противоречие между натурфилософским — естественным биологическим взглядом на жизнь и идеями человеческих, биологически нецелесообразных предпочтений, излишеств и устремлений пытался осмыслить в своем творчестве русский поэт Николай Заболоцкий (1903—1958 гг.). Его стихотворение «Я не ищу гармонии в природе» стало своего рода поэтическим переживанием этого сложного конфликта и поиска гармонии, общих законов «для микробов, людей и планет»
[1].
Значительную роль в формировании отношения человека к своему телу, безусловно (особенно для людей, переживших тоталитарные формы социальной организации), играют идеологические факторы. В относительно недавнем историческом прошлом, характеризовавшемся жесткими идеологическими рамками и страхом наказания за выход из этих рамок, многие были лишены возможности свободно выражать свои чувства, мысли, переживания, часто, уже и не знали, как это делать. Подобное выражение на социальном уровне было ограничено требованиями идеологизированной государственной системы: «спасибо любимой партии за наше счастливое детство», «мускул свой дыхание и тело тренируй с пользой для военного дела» и т.д. Все как один должны были соответствовать мифическому образу «строителя коммунизма» и испытывать при этом радость, благодарность, оптимизм и другие «обязательные» чувства. Деиндивидуализация, деформация, потеря себя, как самостоятельной личности со своими глубинными, в том числе чувственными, телесными потребностями — естественный итог влияния тотально идеологизированной системы: Отношение к телу — одна из важнейших ценностных ориентаций любой культуры. Тело — не простая физическая, природная данность, а социальный конструкт… В традиционной русской культуре водораздел между «духом» и «плотью» и между телесным «верхом» и «низом» был особенно высоким и непроницаемым. Советская власть усугубила эти символические и часто условные запреты массовой бедностью, жёстким полицейским единообразием и ханжеским табу слов..., если внимательно рассмотреть нормативный канон «советского человека», окажется, что он не только бездуховен, но и бестелесен. Точнее говоря, это бездуховная бестелесность.
Когда в начале 1970-х гг. меня заинтересовала проблема подросткового самосознания, в котором образ тела и внешности занимает одно из центральных мест, я обнаружил, что телом в СССР, всерьёз занимались только психиатры в связи с нарушениями «схемы тела» при шизофрении. В общем-то, это было вполне логично. Если сексуальностью занимаются сексопатологи, то телом должны заниматься психиатры: нормальный, здоровый человек своего тела не чувствует, не осознаёт и им не интересуется.[2]
Формирование физической культуры человека, его физического здоровья сегодня по-прежнему находится, во многом, под влиянием либо старой «физкультурной педагогики», либо под влиянием современных западных тенденций в духе тренажёрных залов для накачивания определённых групп мышц и занятий аэробикой. И в том, и в другом случае акцент делается на внешних, телесных формах с убеждением: «теперь-то я стал красивым и здоровым», «я стала привлекательной и сексуальной». Телесность в глубинном смысле этого слова, на уровне природной мудрости, тонких ощущений и энергетических процессов сегодня для многих людей «terra Incognita» — земля неизведанная. В этом смысле многие люди так и остаются не познавшими себя, не познавшими законы, по которым живёт их тело, по-прежнему оставаясь
«бестелесными» и нецелостными[3].
В третьем случае (религиозный фактор) причины уходят корнями в религиозно-нравственные традиции, когда возникает понятие «плоть», тождественное понятию «грех» или «зло». «Телесное» становится «плотским» - чем-то неправильным и греховным, отщепляя, тем самым, душу от тела, а человека от своей внутренней и окружающей природы. Религиозный конфликт между телом и душой стал предметом осмысления и в отечественном кинематографе и публицистике. Вот что пишет философ и публицист Лев Анненский в комментариях к фильму Андрея Тарковского, рассказывающему о жизни русского иконописца Андрея Рублёва («Страсти по Андрею», 1966 г.), размышляя над эпизодом фильма, когда монах-инок Андрей Рублёв случайно становится свидетелем языческого праздника и расправы над язычниками:
Плоть — греховна, опасна, гибельна. Зло — с плотью заодно. И, строго говоря, логично говоря, Рублёв должен был проходить сквозь «плоть мира», как сквозь мнимость, её не замечая. Высокая аскеза предполагает отпадение плоти в юродство. «Зрак раба», придурь скомороха — вот та единственная плоть, которую он может принять и стерпеть… Но вот что-то странное входит в жизнь Рублёва и в душу картины. Плоть, изгнанная на задворки, врывается обратно в «терем души»: плоть сильная, языческая, несмиренная. Возникает скуластая, узкоглазая красавица — «Мордовская мадонна», как назвали её критики… Соблазн. Красота, к которой льнёт и липнет сила. Что делать художнику? Победить в этой борьбе он не может, но и взгляд оторвать не может от обнажённой лесной бабы, мощными взмахами плывущей от берега, уплывающей от мужиков, которые пытались её скрутить. Что-то любовь ангельская не получается у людей, а получается другая: «срамная да скотская». Тупик. Плоть мира входит в душу соблазном, наводом, обманом, гибельной лямкой участия: мир не исправишь, но его и не покинешь, надо идти в мир, а значит, гибнуть в нём. Идти во тьму.[4]
В этой же книге Л.Нехорошев, проникая в замысел Тарковского в том же эпизоде, показывает жестокий конфликт-противостояние между теми, кто проповедует языческое многобожие с поклонением природе и теми, кто отстаивает христианский монотеизм со спасением души: Тарковский вместе со своими товарищами не воссоздаёт здесь какой-либо определённый праздник, но соединяет действительно существовавшие языческие обряды, берущие своё начало не только в бытие и сознании людей дохристианской Руси, но славянства вообще и даже античности. Когда человек не противопоставлял себя природе, а был полностью в ней растворён, он считал себя её частью и поэтому видел в ней человеческие свойства. Плодородие человеческое и плодородие земли для естественного человека были явлениями одного порядка. Поэтому, скажем, роса и дождевые капли виделись ему истекающими из грудей небесной матери…, а осеменение земли отождествлялось у древних с оплодотворением женщины.
Культ чувственного, эротического возникал, разумеется, не от развращённости язычников, а, наоборот, от их неиспорченности (выделено авт.), был не «блудом», а выражением изначальной животворящей силы. Рождённый природой, нераздельно в природе пребывающий человек и умерев, растворялся в ней — сожжение мёртвых (огонь исходил от солнца и молний), пускание челнов с покойниками по воде.
Рублёв попадает в мир языческих действ: тела бегущих людей, лишённых покровов, отделяющих их от трав, тумана, воды, огонь факелов и костров, огромная (на ходулях) ряженная в саван фигура матери-прародительницы, гроб-челн с соломенным чучелом-мертвецом, отправляемый по воде. Рублёв сталкивается вплотную с будоражаще-манящей чувственносью: на его пути стоит нагая женщина, которую тянут вниз, в траву, откуда доносится прерывающийся от нетерпеливого мужского желания голос: «Иди сюда… ну иди ко мне».
Рублёв хочет удалиться, однако праздник плоти, в который он попал, не отпускает его; от костра загорается ряса, огонь он с трудом тушит, затем Андрей видит, как колдует Марфа: прыгает, бормоча что-то, с лестницы, при этом тулуп, в который она одета, распахивается, и под ним — голое тело. Рублёв не в силах пройти мимо, тут-то его и хватают мужики.
Распятый чернец с блуждающим взором и смело целующая его молодая нагая женщина с грубо-чувственным лицом и телом. Андрей беззащитен в прямом — он привязан — и в переносном смысле: его вбирает истекающая из Марфы плотская сила. Он борется с ней и, казалось бы, хочет убежать. Но плоть жизни не отпускает его — на пути вновь встаёт Марфа. И крупный план её некрасивого, но полного чувственной уверенности лица — окончательное торжество природного начала над доводами разума и духовными установлениями.
Потому, что сцена языческой ночи кончается этим долгим планом, а также потому, что Андрей уже утром, крадучись, пробирается по деревне, — сомнений нет: иконописец не сумел уйти от греха.[5]
От греха ли? Этот вопрос возникает каждый раз, когда пытаешься понять новозаветную идею соединения во Христе божественных качеств и качеств человеческих, когда становится очевидным, в том числе, и различное понимание различными людьми христианской идеи и личности самого Христа:
Меньше всего Он походил на отрешённого аскета или угрюмого начётчика… Глубоко человечным рисуют Христа евангелисты… Святоши говорят о Нём: «Вот человек, который любит есть мясо и пить вино.[6]
В своей книге «Диптих Безмолвия» С. С.Хоружий рассказывает о древней христианской традиции монахов-исихастов, интерес к которой, в силу разных причин, периодически затихал и вновь возрастал
[7]. Так, в первой половине четырнадцатого века, религиозный деятель Св. Григорий Палама в своих «Триадах» раскрывает понимание пути к Богу, в традиции священнобезмолвствующих монахов-отшельников:
Тело совокупно с умом и душою проходит евангельское поприще… Переустроившись, плоть совозвышается Богу и совкушает общение Божия… всё, что есть в человеке в устремлении к Богу подлежит не уничтожению, не отсечению, но преобразованию или «переложению» в некое должное состояние. С.С.Хоружий подчёркивает актуальность этой традиции, её основополагающих идей и для нашего времени, в котором сложившиеся уже мирские и церковные традиции могут быть рассмотрены также с позиций этой древней христианской практики.
Не случайно сама Христианская церковь разделена на множество крупных (православие, католицизм, протестантство) и мелких частей, в виде огромного количества религиозных сект. Все эти христианские «подразделения» исповедуют одну религию и поклоняются одному Богу. Но то, что все они отличаются в способах отправления веры, ритуалах, писанных и неписаных правилах и уставах, в понимании христианской идеи и личности самого Христа, это очевидно, иначе всего этого религиозного многообразия, влекущего за собой разнообразное отношение, в том числе, и к человеческому телу, не существовало бы.
Неудивительно, что само человеческое тело, как явление, как категория имеет различные трактовки и в различных психологических и философских концепциях. В.П. Зинченко, основываясь на подходе французской психоаналитической школы и отечественной философской школы, пишет:
Понятие тело не только расширилось, но и дифференцировалось. Несомненный и весомый вклад вновую трактовку тела внесла французская школа психоанализа Ж.Лакана. В соответствии со взглядами её основателя различают три регистра тела:
- тело воображаемое, связанное с тем образом тела, каким его схватывает зеркало;
- тело символическое или символический корпус;
- тело реальное, понимаемое как блаженство тела...
С точки зрения М.К.Мамардашвили в него («символическое тело» — авт.) входит тело человеческих желаний, мотивов деятельности. Другими словами, будучи символическим, оно и предметно. В его создании участвуют, видимо, биодинамическая ткань движений и действий, чувственная ткань образа, эмоциональная ткань желаний.[8]
Некоторые философские системы и эзотерические традиции придерживались и продолжают придерживаться того взгляда, что тело — клетка для рвущейся на волю души, что его как старый башмак нужно будет со временем выбросить для перехода в иные жизненные измерения. Так, для фракийцев
[9], поклонявшихся богу Дионису, тело было враждебно душе:
Тело — темница, в которой томится душа, отторгнутая от своей родной, божественной стихии, тяжко страдающая в своём обособлении. Жизнь божества — вне нашей низменной жизни, жизнь души вне нашего тёмного тела... Для Эмпедокла тело — только «мясная одежда» души... Для Пифагора душа сброшена на землю с божественной высоты и в наказание заключена в темницу тела... Мир лежит глубоко во зле, — учит орфизм[10]… Тело — могила души (soma-sema), и душа заключена в тело для искупления какой-то вины.[11]
Пожалуй, одним из наиболее ярких примеров или иллюстрацией отношения современного человека к телу, как к клетке, являются следующие строчки:
Презираю природу и ненавижу тело. Презираю и ненавижу организм вообще и свой в частности... Это какая-то зловещая ошибка, а может быть просто издевательство — помещение духа в этот животный маразм, в эту слизь... Чего стоит один только мерзейший кишечник, производитель зловоннейшего в мире продукта, чего стоит один только вход в этот урчащий змеевик — рот, эта дыра, полная гнили и стрептококков. Можно ещё как-то вытерпеть тело ребёнка, если он уже вышел из состояния, когда купается в собственных выделениях... Но дальше, но дальше !.. Осатанелое оволосение. Ноги, благоухающие заплесневелым сыром. Тошнотворная испарина дикорастущих подмышек... Душные джунгли, окружающие совмещённый санузел, где органы, изрыгающие отбросы, функционируют в одной упряжке с органами совокупления и размножения. И это называется цветением юности !.. А дальше. А дальше распад. Прокисающие жиры, усыхающие белки, пухнущие сизые вены. Камни в почках и печени, грустный хруст одеревенелых суставов. Разлагающая работа нетерпеливой смерти, протухание заживо.[12]
Сложно представить себе подобное отношение к телу, к примеру, жителей Древней Эллады — основателей олимпийских традиций союза Тела и Духа или же, к примеру, Платона — философа и олимпийца. Представьте себе такое отношение к телу великих мастеров эпохи Возрождения: Микеланджело, Рафаэля, Рубенса, Караваджо и многих других, в том числе более поздних мастеров, воспевших на века в скульптуре и живописи красоту человеческого тела. И в отечественной традиции отношения Духа и Тела окрашены глубоким смыслом:
Всем знакомо уподобление дома человеческому телу в народной культуре. Но существовало и обратное уподобление: тело наше есть дом Души, дом Духа Божьего. Это тоже знакомо. Вот только воспринимается как метафора, литературный оборот. В древности же, как и у детей, это понималось буквально. И Боги приходили к нам в гости и в наши Дома, и в наши Тела. Если Бог приходил в твой дом — дом становился Храмом, отсюда и русское название дома — Хоромы. Если же он входил в твоё тело, ты сам становился на это время Богом. В Тропе отношение к Телу было божественным, и возможно, существует какая-то этимологическая связь с древними индоевропейскими словами Тело и Тео — Бог. Только умеющий приглашать или впускать Богов в храм своего тела мог считаться жрецом в глазах народа.[13]
Так Храм или Клетка? Вероятно, и то, и другое, сосуществующее в диалектическом противоречии, в потере и нахождении баланса «здоровье-болезнь», всякий раз ставящее человека перед выбором, в том числе, между развитием и деградацией. С одной стороны, этот выбор прост — желание быть здоровым и счастливым является естественным практически для любого человека, а тело, как реальный «инструмент» самовосстановления и развития, всегда при нас, нужно только начать. С другой — подобный выбор может быть сложен для человека, находящегося под влиянием самых разных неблагоприятных факторов, в том числе, обозначенных выше.
Владислав Можайский
2005 г.
Более подробно по теме с протоколами индивидуальной работы и описанием психотерапевтических инструментов в авторской монографии
«Экологическая психотерапия психосоматических расстройств личности» часть1 часть2
[1] Заболоцкий Н.А., Избранное. Золотой век, Диамант. СПб. 1999, С.195.
[2] Кон, И. С., Сексуальная культура в России. М., 1997. С.141—143.
[3] Один из этимологических корней слова «тело» произрастает из старославянского «цело» или «целый».
[4] Мир и фильмы Андрея Тарковского / Под редакцией Н. М. Зоркой, А. М. Сандлера. М., 1991, С.81.
[5] Мир и фильмы Андрея Тарковского / Под ред. Н. М. Зоркой, А. М. Сандлера. 1991, С.57.
[6] Протоирей Александр Мень. Сын Человеческий. 1998, С.77.
[7] С.Хоружий, Диптих безмолвия, М., 1991г.
[8] В. П. Зинченко. Живое знание. СГПУ, Самара, 1998.
[9] Группа древних индоевропейских племён (даки, одрисы, геты), населявших восточную часть Балканского п-ова, 1-е тыс. до н.э.
[10] Орфизм (франц. orphisme) от Orfee — Орфей в греч. мифологии, течение в зап.-европейск. живописи.
[11] Вересаев, В. Живая жизнь, С.218, 224.
[12] Леви, В. Разговор в письмах. М., Советская Россия. 1982.
[13] Андреев, А., Тропа Троянова. Очерки русской этнопсихологии, СПб., 1998. С.31—32.